НИЖНИЙ НОВГОРОД И НИЖЕГОРОДСКАЯ ГУБЕРНИЯ НАКАНУНЕ ФЕВРАЛЬСКИХ СОБЫТИЙ 1917 ГОДА: К ВОПРОСУ О СОЦИАЛЬНО-ПСИХОЛОГИЧЕСКОЙ ГОТОВНОСТИ НАСЕЛЕНИЯ К ЖИЗНЕДЕЯТЕЛЬНОСТИ В ОБЩЕСТВЕ (ПО МАТЕРИАЛАМ ГОПАНО)

Категория: Гуманитарные исследования.

Аннотация. В статье предпринята попытка историко-социологического анализа социальной ситуации, сложившейся в г. Нижнем Новгороде и Нижегородской губернии накануне февраля 1917 г. Автор анализирует степень социально-психологической готовности разных групп населения к жизнедеятельности в существующем политико-экономическом и социокультурном контексте.

Ключевые слова: социально-психологическая готовность субъекта, поведение, мотивация, действие, «верхи» и «низы», индивид, группа.

По справедливому выражению известного советского и российского социолога В. А. Ядова, «люди сами творят свою историю, не будучи свободными от «цепей» прошлого» [34, с. 71], следовательно, как настоящее, так и будущее человечества должны строиться на объективном, в том числе социально-психологическом, анализе прошлых событий: выявлении сильных и слабых сторон и таящихся в них возможностей и угроз.

Одним из тех знаковых исторических явлений, которые на многие годы предопределили жизнь российского государства, является Великая российская революция 1917 г.: революционные события Февраля и Октябрьское вооруженное восстание [15, с. 75]. И хотя на первый взгляд характер воздействий, хронология, итоги и движущие силы революции 1917 г. давно исследованы и широко представлены в учебной и научной литературе по отечественной истории, общество вновь вспоминает страницы прошлого, как будто бы повторяя плохо выученный урок.

Долгое время революционная ситуация, которая сложилась в 1917 г., объяснялась тем, что «низы не хотели жить, как прежде… Для нее требуется еще, чтобы верхи не могли хозяйничать и управлять, как прежде» [17, с. 301].

Используя риторику социально-гуманитарных дисциплин, можно говорить о психологической неготовности субъектов (мотивационно-целевой – в первом случае, и операциональной – во втором) к жизнедеятельности в сложившемся политико-экономическом и социокультурном контексте, а само понятие «готовность» рассматривать в качестве системного единства мотивационного, целевого и операционального компонентов, реализуемого через выявление и формирование у человека внутренних условий: адекватной мотивации, целей и средств их достижения, поведенческих моделей, соответствующих принятым в обществе ценностям, нормам и правилам взаимодействия [30].

В качестве источников мотивации и целеполагания выступают потребности, установки, стереотипы, «…аффекты или эмоциональные состояния индивида, основанные на длительной привычке» [3, с. 455], рационально продуманные интересы, ценности, взгляды, мировоззрение человека, анализу которых посвящены работы З. Фрейда [28], К. Юнга [33], А. Маслоу [18], К. Роджерса [27], В. Парето [23] и др., а также обобщенные психологические свойства (интеллект, тип личности) наряду с общими социально-культурными условиями и социально-нормативными регуляторами (ценности и нормы поведения в определенных сферах деятельности), правила поведения, роли индивида и пр. [2, 14, 19, 20, 22, 
24–26, 29, 35]. К внешним поведенческим проявлениям относятся коллективные и индивидуальные действия. Исполнительские практики, или внешние поведенческие проявления субъектов, Р. Мертон, например, дифференцирует в зависимости от того, принимает актор господствующие ценности и средства, отвергает их или заменяет новыми, выделяя в поведении норму и аномии (инновацию, ритуализм, ретризм, мятеж, конфомность) [20, с. 110], а, например, Ю. Хабермас в рамках своей концепции «коммуникативного действия» выделяет конфликтное поведение и поведение, направленное на установление взаимопонимания между коммуникантами на основании отношений «говорящего» и «слушателя» [29, с. 221].

Существенным потенциалом для объяснения специфики поведения «верхов» и «низов», в нашем представлении, могут обладать идеи Н. Элиаса о «человеческом универсуме» и положения Э. Дюркгейма о двойственной сущности человека [16, 31, 32]. Так, «человеческий универсум» в понимании Н. Элиаса, обозначается двумя понятиями «индивид» и «общество», представленными на различных, но неразделимых уровнях, поведение этого «универсума» обусловлено «переплетениями» индивидуальных интенций, а также действий и взаимозависимостей людей. Э. Дюркгейм [16], формулируя в своих работах идею о двойственной социально-индивидуальной сущности человека, на наш взгляд, обращается к анализу места неосознаваемой мотивации в поведении человека и необходимости учета его религиозной, национальной, профессиональной принадлежности для более адекватной интерпретации действий. Это связано с тем, что именно нравственные верования, обычаи, национальные или профессиональные традиции, коллективные мнения, принятые в данной группе, то есть социальная сущность, играют приоритетную роль в детерминации индивидуального поведения, ограничивая принятие собственных моральных решений. Таким образом, опираясь на идеи Н. Элиаса и Э. Дюркгейма, логично предположить, что коллективное действие, его ход, – это действие, «вытекающее из сплетения действий группы взаимозависимых индивидов» [31, с. 63–64], формируемое под воздействием окружающих актора наблюдателей и соучастников с их двигательно-речевыми реакциями, а поведение индивида – в огромной степени результат влияния выборов и ориентаций группы.

Задачей данной работы выступил анализ мотивации, целей и внешних проявлений поведения нижегородцев, а значит, степени их социально-психологической готовности к жизнедеятельности в текущих социальных условиях.

Не секрет, что к началу XX в. Нижний Новгород входил в состав «одной из самых промышленных губерний центральной России» [21, с. 18.]. Однако накануне февральских событий 1917 г., как и вся страна, он и его жители оказался «заложником» «небывалой по своим размерам войны» [7, л. 44]. Характерными примерами предреволюционной жизни Нижнего Новгорода выступали развертывание военного производства на фоне сокращения темпов и объемов выпуска товаров, более востребованных в мирной жизни, «ослабление торговой жизни», снижение покупательской способности, рост цен, приток людей разных национальностей, бежавших в годы Первой мировой войны с занятой противником территории (например, из Польши), или эвакуированных из прифронтовой зоны вместе с действующими предприятиями (например, из г. Риги – заводы двигателей «Фельзер» (ныне завод «Двигатель революции») и «Новая Этна» (ныне завод «Красная Этна»); железо-конструкционный завод «Молот» (ныне – ПАО «Горьковский завод аппаратуры связи им. А. С. Попова» [36]); фабрика акционерного общества льняной и джутовой мануфактуры; завод по изготовлению напильников и ремесленных инструментов О. Эрбе (ныне – ОАО «Горьковский металлургический завод» [37]); замочная фабрика фирмы «Гермингауз и Ферман» и завод акционерного общества стальных перьев; из г. Вильно – военно-сапожная фабрика наследников Г. Эпштейна) и т. д.

Так, «в 1916 г. военные заводы в Нижнем и в районах значительно расширились, к тому же построено было ряд новых заводов». «…Так, на заводе Фельзер работало до 4000 чел. На «Новой Этне» – до 1000 чел., а в снарядном заводе Биржевого комитета – 800 рабочих, на телеф. заводе Симменс и Гальске (ныне Нижегородский телевизионный завод «Нител» – курсив А. Ш. [1]) – 500 рабочих. Прежние заводы – Доброва и Набгольц и Теплоход (Д. В. Сироткина, городского головы) – увеличили рабочую силу: первый до 4000 рабочих, второй до 3000 рабочих; возникли новые заводы – Союза городов (по изготовлению снарядов) – 400 рабочих, завод взрывчатых веществ (на ст. Растяпино) и ряд других более мелких. Количество работающих на Сормовском заводе увеличилось с 7000 чел. до войны до 23 000 чел., не считая 700 чел. военных, 4000 работавших на дому (артели) и др.». [7, л. 3])…». Конечно, согласно хронике революционных событий 1917 г., в отдельных пунктах губернии, в основном в Выксе, Кулебаках («Приокский Горный Округ»), Павлове, Ворсме, Богородском районе, работали крупные и мелкие механические, кожевенные, текстильные и другие фабрики и заводы. Однако «рабочий день был непомерно удлинен, зарплата была низкая и беспрерывно падала в связи с падением курса рубля, рабочие в любую минуту могли быть выброшены с работы и отправлены на фронт» [7, л. 3].

Еще одним свидетельством переориентации жизни общества на военный лад, равно как и косвенными доказательствами «ослабленной торговой жизни», повлекшей за собой снижение качества жизни различных категорий покупателей и прибылей продавцов, а значит, неудовлетворенность потребностей в жизнеобеспечении, комфорте и даже самоуважении, могут выступать показатели деятельности Нижегородской ярмарки в военные 1915–1916 гг., в частности, цифры выбранных на право ярмарочной торговли промысловых свидетельств и сумма поступивших поземельного и попудного (взимаемого с грузов, прибывающих на ярмарочную территорию) сборов в 1915 г. и отчет заведующего Бюро торговых сведений С. Сперанского о работе ярмарки в 1916 г. Например, по данным С. Сперанского, привоз на ярмарку 1916 г. меховых товаров в количественном выражении был значительно ниже предыдущих лет, так как
«…повсюду число рабочих сильно сокращалось по мере призыва населения в ряды войск...;уменьшение числа рабочих рук вело к сокращению выработки товара…» [21, с. 5]. Согласно отчету сырьевой рынок на ярмарке был очень беден («едва ли когда-либо сырейный рынок в Нижегородской ярмарке был так беден, как в настоящем году»), практически отсутствовала сибирская и среднеазиатская овчина («…этот длинношерстный товар раскуплен и реквизирован для работы полушубков на армию или не привезен на ярмарку из боязни его реквизиции здесь…») [21, с. 11], а «ярмарочный сырьевой торг» закончился раньше обычного, до 10 сентября 1916 г., хотя «в нормальные годы он дожива[л] до самого конца ярмарки и продолжа[л]ся … в Канавино до закрытия навигации» [21, с. 12].

Именно специфика времени, переживаемого российским народом и нижегородцами, в частности, обусловила собой сокращение объемов сырых кож, шерсти, конского волоса, щетины, крестьянских товаров, рыбы, привезенной в г. Нижний Новгород на продажу из Астрахани [21, с. 16–17], а также внимание покупателей к «третьестепенным товарам», например, грибам, и многие другие явления в ярмарочной торговле.

На мотивационно-потребностной сфере, достижении собственных целей и устремлений, а значит, на поведении беднейших и средних слоев населения Нижнего Новгорода и губернии, на характере их взаимоотношений с представителями привилегированных социальных групп («предприниматели, заводчики, крупные «мануфактур-советники», торговцы и перекупщики более мелкого масштаба») и официальной властью не могла не отразиться вызванная войной инфляция, или «непомерное, катастрофическое вздорожание жизни, шедшее вслед за быстрым ростом цен на предметы первой необходимости»[7, л. 51]. Согласно материалам истпарта, отложившимся в Государственном общественно-политическом архиве, «…в сентябре 1916 г. городское население Нижнего пережило краткий мясной кризис: на рынке не было в течение нескольких дней ни одного фунта мяса. Часто вдруг с рынка совершенно исчезали крупа, яйца. Установление государством твердых цен при общей неналаженности снабжения населения продуктами не только не разрешало вопроса, но, наоборот, создавало благоприятную почву для отчаянной спекуляции, особенно ходовыми продуктами, делавшимися особой редкостью…» [7, л. 50 об. – 52]. «К началу 1917 г. жизнь, по примерному (отнюдь не фантастическому) исчислению одного из профессиональных союзов, вздорожала в среднем в 51/2, и серебряный довоенный рубль, следовательно, стоил уже 18,2 копейки...» [6, л. 50 об. – 51 об.].

Согласно данным губернского земского собрания, которое состоялось в июне 1917 г., в конце 1916 г. − начале 1917 г. цены на продукты и товары первой необходимости в городе увеличились по сравнению с 1914 г. в 2, 3 и более раз, например, на сахар – в 21/2 раза, на соль – в 3 раза, на муку – в 4–41/2 раза, на дрова – в 5 раз, на хлеб – в 6 раз, пшено и телятину – в 61/2 раз [6, л. 52]. Молоко, яйца и мясо, соответственно, подорожали в 7, 71/2 и 73/4; гречневая и манная крупы, картофель и сало – в 10 раз, а рис – в 111/2 раз [6, л. 52]. Керосин и нитки возросли в цене в 31/4 и 33/4, дрова − в 5 раз. Мыло, ситец и обувь («штиблеты») стали дороже в 6 раз, а сукно – в 10 раз [6, л. 52].

По свидетельству прокурора первого участка Нижегородского окружного суда А. А. Павлова, в начале 1917 г. в продовольственных магазинах города отсутствовало достаточное для снабжения городского населения количество товаров, и «громадный процент получает необходимые продукты не в продовольственных магазинах, а какими-либо окольными путями или у спекулянтов». «…Большинство … не смогло получить в течение года/1916 года ни одной сажени дров, часто не смогли получить муки, соли и др. необходимых продуктов…» [7, л. 52].

В уездных губернских городах и деревнях, как утверждал А. А. Павлов, продовольственная проблема стояла еще острее, и это неслучайно. «Деревня могла рассчитывать, в огромном большинстве случаев, на получение городских продуктов лишь в обмен (условный) на свою сельскохозяйственную продукцию, а последней в некоторых уездах не хватало и для собственного пропитания… Цены на товары возрастают не только с каждым днем, но и часом… Товары, купленные в галантерейном магазине одним покупателем, через несколько часов продавались другому на 10–15 коп. дороже…» [7, л. 52 об.]. Так, в с. Воскресенском утром 20 февраля 1917 г. мука стоила 9 руб. 25 коп., в полдень – 9 руб. 50 коп., а вечером – уже 10 руб. [7, л. 51 об.].

Существование «господ капиталистов и представителей торгового класса», составивших не более 15% населения города [10, л. 19], при этом было спокойным, «без тяжелых забот о завтрашнем дне» [10, л. 19]. Например, прибыль мучной фирмы Башкирова, по данным архивного фонда № Р-1866, составила в 1914 г. – 800 000 руб., в 1915 г. – 13 000 000 руб., а в 1916 г. – 17 000 000 руб., а мануфактурной фирмой ГАК (за 1914–1916 гг.) было заработано 9 000 000 руб. [7, л. 52 об.].

На фоне тревожных известий с фронта, молчания газет, их «неясных намеков на что-то надвигающееся, грозное и неотвратимое» [11, л. 21] и неудовлетворенности рабочих, крестьян, городского мещанства, служащих существующим положением дел в обществе складывалось особое, общее для многих категорий граждан, настроение. Это настроение было «очень приподнятое, до болезненности нервное» [6, л. 53 об.] и проявлялось, с одной стороны, в «гробовом молчании, в котором чувствовались та же злоба, то же недовольство» [6, л. 53 об.], а с другой – в открытой коммуникативно-действенной критике правительства.

На травмирующие вызовы внешней среды жители отвечали действиями, неприемлемыми с точки зрения институциональных способов целедостижения и социальной интеграции, – беспорядочными выступлениями крестьянства против помещиков, рабочих – против руководства предприятий, «продовольственными бунтами» неработающего населения [6, 10–12].

Кроме того, «самую благоприятную почву для брожения умов и разного характера демонстраций и выступлений» [11, л. 23–23 об.] представляли собой негативная информации о действиях правительства, революционная пропаганда среди рабочих в социал-демократическом направлении и прямые призывы к борьбе с «милитаризмом… и самодержавием» [7, л. 44 об.].

Экспрессивная лексика текстов прокламаций, в которых именно социально-экономическая среда выступает основной причиной житейский проблем, обесценивания человеческой жизни, гибели людей, и которые подчеркивают предназначение рабочих – защищать интересы неимущих категорий граждан, с одной стороны, и постоянная, системная работа подпольных противоправительственных организаций, деятельность политических кружков на предприятиях, работа политического Красного Креста, потребительского общества «Экономия», Общества разумных развлечений и пр., с другой – не могли не оказать серьезного мотивирующего влияния на умы и чувства окружающих, их потребности, ожидания, ценности, цели и, естественно, поведенческую активность и пр.

Что касается психологической, в частности операциональной, готовности «верхов» к поддержанию социальной системы в заданных (привычных) рамках и эффективному контролю над текущим положением дел, то ее состояние можно диагностировать скорее по косвенным показателям. Одним из таких показателей, на наш взгляд, выступает сам факт протестного поведения в Нижнем Новгороде, уездах и деревнях, повторяющегося, несмотря на санкции и запреты официальной власти: «обыск произведен вторично…, полиция, чтобы задушить слишком разросшуюся забастовку, прибегла к своему испытанному средству: 12 человек наиболее заметных и популярных руководителей забастовки были арестованы и заключены в 1-й корпус Нижегородской тюрьмы…» [6, л. 50].

Вместе с тем, завершая обзор документов, можно утверждать, что накануне февраля 1917 г., как и во всем обществе, в г. Нижнем Новгороде и Нижегородской губернии население оказывалось депривированным в отношении одной или целого комплекса значимых потребностей. Личные ожидания, ценности, взгляды и цели субъектов – представителей привилегированных и непривилегированных социально-правовых групп, регулирующие социальные отношения, противоречили друг другу, а практические возможности достижения ограничивали существующий социальный порядок и принадлежность к конкретной страте. Добиться требуемого эффекта в этом случае некоторые категории граждан могли, лишь пренебрегая одобряемыми институциональными средствами и нарушая общественные устои и, как следствие, демонстрируя стратегии бунтаря/мятежника по Р. Мертону, или конфликтное поведение по Ю. Хабермасу.

ЛИТЕРАТУРА

1. Алексеев Т. В. Фирма «Симменс и Гальске» и ее вклад в региональную диверсификацию промышленности средств связи России в годы Первой мировой войны // Вестник Ленинградского государственного университета им. А. С. Пушкина. – 2010. – Вып. 2, т. 4. – С. 104–110.
2. Бурдье П. Практический смысл / пер. с фр. А. Т. Бибков, К. Д. Вознесенская, С. Н. Зенкин, Н. А. Шматко. – СПб. : Алетейя, 2001. – 562 с.
3. Вебер М. Основные социологические понятия // Западно-европейская социология XIX – начала XX веков. – М. : Прогресс, 1996. − С. 455–491.
4. Гидденс Э. Устроение общества: очерк теории структурации. – М. : Академический Проект, 2005. – 528 с.
5. ГОПАНО. Ф. № Р-1866. Оп. 1. Д. 83.
6. ГОПАНО. Ф. № Р-1866. Оп. 1. Д. 84.
7. ГОПАНО. Ф. № Р-1866. Оп. 1. Д. 109.
8. ГОПАНО. Ф. № Р-1866. Оп. 1. Д. 244.
9. ГОПАНО. Ф. № Р-1866. Оп. 1. Д. 289.
10. ГОПАНО. Ф. № Р-1866. Оп. 1. Д. 294.
11. ГОПАНО. Ф. № Р-1866. Оп. 1. Д. 299.
12. ГОПАНО. Ф. № Р-1866. Оп. 1. Д. 300.
13. ГОПАНО. Ф. № Р-1866. Оп. 1. Д. 310.
14. Гофман И. Ритуал взаимодействия: Очерки поведения лицом к лицу / пер. с англ. ; под ред. Н. Н. Богомоловой, Д. А. Леонтьева. − М. : Смысл, 2009. − 319 с.
15. Данилов А. А., Косулина Л. Г., Брандт М. Ю. История России, XX – начало XXI века : учебник. – 2-е изд. – М. : Просвещение, 2005. – 381 с.
16. Дюркгейм Э. Социология. Ее предмет, метод, предназначение. – 3-е изд., доп. и исправл. / пер. с фр. ; составл., вступ. ст. и примеч. А. Гофмана. – М. : ТЕРРА-Книжный клуб, 2008. – 400 с.
17. Ленин В. И. Маевка революционного пролетариата // Полное собрание сочинений. – 5-е изд. – М. : Изд-во политической литературы, 1973. – 594 с.
18. Маслоу А. Мотивация и личность. – СПб. : Питер, 2003. – 352 с.
19. Мертон Р. К. Социальная теория и социальная структура. – М. : АСТ : Хранитель, 2006. – 880 с.
20. Мертон Р. К. Социальная структура и аномия // СОЦИС. − 1992. − № 3. − С. 104–114.
21. Нижегородская губерния по исследованиям губернского земства // Вып. 2. Кустарные промыслы Нижегородской губернии / сост. М. А. Плотников. – СПб. : Типография Министерства Путей Сообщения, 1896. – 120 с.
22. Осипов Г. В. Социология. − М. : ЛКИ, 2008. − 384 с.
23. Парето В. Компендиум по общей социологии. – М. : Изд-во ГУ ВШЭ, 2008. – 511 с.
24. Парк Р. Э. Личность и культурный конфликт // Социальные и гуманитарные науки за рубежом. Сер. 11. Социология. – 1998. – № 4. – С. 175–191.
25. Парк Р. Э. Человеческая природа и коллективное поведение // Социальные и гуманитарные науки за рубежом. Сер. 11. Социология. – 1997. – № 4. – С. 126–135.
26. Парсонс Т. О структуре социального действия / под ред. В. Ф. Челноковой, С. А. Бе­ла­новского. − М. : Академический Проект, 2000. − 880 с.
27. Роджерс К. К науке о личности // История психологии. XX век / под ред. П. Я. Гальперина, А. Н. Ждан. – 5-е изд. – М. ; Екатеринбург : Академический Проект : Деловая книга, 2003. – 832 с. – С. 685–714.
28. Фрейд З. Введение в психоанализ. Лекции 1–15. – СПб. : Алетейя, 2000. – 279 с.
29. Хабермас Ю. Моральное сознание и коммуникативное действие / пер. с нем ; под ред. Д. В. Скляднева. – СПб. : Наука, 2006. – 380 с.
30. Шакурова А. В. Организационная культура образовательного учреждения как системный фактор формирования мотивационной готовности учащихся к трудовой деятельности : автореф. дис. … канд. социол. наук. – Н. Новгород : ННГУ, 2005. – 24 с.
31. Элиас Н. Понятие фигурации // Журнал социологии и социальной антропологии. – 2000. – Т. III, вып. 3. – С. 62–65.
32. Элиас Н. Социология как относительно автономная наука // Журнал социологии и социальной антропологии. – 2000. – Т. III, вып. 3. – С. 60–61.
33. Юнг К. Проблемы души нашего времени. – СПб. : Питер, 2002. – 352 с.
34. Ядов В. Я. К вопросу об адаптивных стратегиях людей в кризисных условиях // Социологический ежегодник – 2009 : сб. науч. трудов / ред. и сост. Н. Е. Покровский, Д. В. Ефременко. – М., 2009. – 414 с.
35. Ядов В. А. Личность как объект и субъект социальных отношений // Социология и современность. Т. 1. – М. : Наука, 1977.
36. Горьковский завод аппаратуры связи им. А. С. Попова [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://www.gzas.ru/plant/history.
37. Горьковский металлургический завод [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://gmztd.ru.

Метки: Гуманитарные исследования

• Назад
• Вперед