Это было, когда улыбался только мертвый, спокойствию рад

Сцена 1.

Приглушенный свет. На фоне музыки юноши и девушки читают стихотворение Б. Пастернака, передавая друг другу зажженную свечу.

Мело, мело по всей земле
Во все пределы.
Свеча горела на столе,
Свеча горела.

Как летом роем мошкара
Летит на пламя,
Слетались хлопья со двора
К оконной раме.

Метель лепила на стекле
Кружки и стрелы.
Свеча горела на столе,
Свеча горела.

На озаренный потолок
Ложились тени,
Скрещенье рук, скрещенье ног,
Судьбы скрещенье.

И падали два башмачка
Со стуком на пол.
И воск слезами ночника
На платье капал.

И все терялось в снежной мгле,
Седой и белой.
Свеча горела на столе,
Свеча горела.

На свечку дуло из угла,
И жар соблазна
Вздымал, как ангел, два крыла
Крестообразно.

Мело весь месяц в феврале,
И то и дело
Свеча горела на столе,
Сеча горела.

Свечу передают центральному чтецу, остальные протягивают к ней руки, как бы стараясь защитить хрупкое пламя свечи. Музыка резко обрывается на пронзительной ноте. Грохот шагов. Врываются люди в черных кожаных куртках – сотрудники НКВД.

Сотрудники: Что здесь происходит?! Молчать! Немедленно прекратить!(Oтнимает свечу, швыряет ее на пол. Юноши и девушки испуганно оглядываются, пытаясь понять происходящее.)

С вещами – на выход! Глаза – в землю! Построиться! (Юноши и девушки строятся в колонну.) Руки – за спину! Шагом марш! Прямо! Направо! Лицом к стене! (Юноши и девушки – теперь они заключенные – проходят полукруг и останавливаются лицом к стене, держа руки за спиной и потупив голову.)

Сцена 2.

На сцену выходят три человека в черных костюмах – это судьи. Они садятся за стол, молча открывают папки и перелистывают вложенные в них бумаги.

Судья: Подсудимая Гинзбург! Шаг вперед!

Гинзбург: (Bыходит из толпы заключенных, стоящих у стены и обращается в зал.) Семь минут! Вся трагикомедия длится ровно семь минут, ни больше, ни меньше. Голос председателя суда похож на выражение его глаз. Действительно, если бы маринованный судак заговорил, то у него оказался бы именно такой голос. Здесь нет и тени того азарта, который вкладывали в свои упражнения мои следователи. Судьи только служат. Отрабатывают зарплату. Вероятно, и норму имеют. И борются за перевыполнение.

Судья: С обвинительным заключение знакомы? Виновной себя признаете?

Нет? Но вот же свидетели показывают…(листает) Вот, например, свидетель Козлов…

Гинзбург: Козлова. Это женщина, притом подлая женщина.

Судья: Да, Козлова. Или вот свидетель Дьяченко…

Гинзбург: Дьяконов.

Судья: Да. Вот они утверждают…К суду вопросов нет?

Гинзбург: Есть. Мне предъявлен 8-й пункт 58-й статьи. Это обвинение в терроре.

Я прошу назвать мне фамилию того политического деятеля, на которого я, по вашему мнению, покушалась.

Судья: (Oбращаясь в зал) Судьи некоторое время молчат, удивленные нелепой постановкой вопроса. Они укоризненно глядят на женщину, задерживающую их работу.

(Обращаясь к Гинзбург.) Вы ведь знаете, что в Ленинграде убит товарищ Киров?

Гинзбург: Да, но ведь его убила не я, а некто Николаев. Кроме того, я никогда не была в Ленинграде. Это, кажется, называется, алиби?

Судья: Вы что, юрист?

Гинзбург: Нет, педагог.

Судья: Что же вы казуистикой занимаетесь? Не жили в Ленинграде! Убили ваши единомышленники. Значит, и вы несете за это моральную и уголовную ответственность.

И хватит болтать! Всем встать для оглашения приговора! (Все встают.)

Подсудимую Гинзбург Е. приговорить к десяти годам тюремного заключения со строгой изоляцией и с поражением в правах на пять лет с конфискацией всего лично ей принадлежащего имущества!

(Судьи закрывают папки и молча удаляются.)

Заключенные: (Постепенно подходят к Гиппиус, становятся плечом к плечу, пытаясь поддержать друг друга.)

Гинзбург:

И упало каменное слово
На мою еще живую грудь.
Ничего, ведь я была готова,
Справлюсь с этим как-нибудь.

Девушка:

У меня сегодня много дела:
Надо память до конца убить.
Надо, чтоб душа окаменела,
Надо снова научиться жить.

Юноша:

А не то…Горячий шепот лета
Словно праздник за моим окном.
Я давно предчувствовала этот
Светлый день и опустелый дом.
(А.Ахматова)

Сцена 3.

Охранники: По вагонам! (Слышен свисток поезда. Заключенные рассаживаются. Охранники встают справа и слева от них) Быстрее! Двигайтесь же! (Имитируются звуки стук колес поезда. Заключенные начинают тихонечко покачиваться как бы в ритм едущего поезда. Потом тихонечко начинают петь так называемый Гимн Колымы, постепенно повышая голос и заканчивая песню громко)

Я помню тот Ванинский порт,
И гул парохода угрюмый,
Как шли мы с этапа на борт
В холодные мрачные трюмы.

От качки стонали з/к,
Обнявшись, как родные братья.
И только порой с языка
Срывались глухие проклятья.

А утром растаял туман,
Утихла пучина морская.
Восстал на пути Магадан –
Столица колымского края.

Пятьсот километров тайга.
Качаются люди, как тени.
Машины не едут сюда –
Бредут, спотыкаясь, олени.

Будь проклята ты, Колыма,
Что названа черной планетой
Сойдешь поневоле с ума –
Отсюда возврата уж нету.

Во время пения на край сцены выходят группа других заключенных. Они садятся и начинают подпевать. После того, как песня закончилась, они произносят фразы, типа: “Смотрите, новеньких привезли! Пойдем, познакомимся!” – и подходят к новоприбывшим, расспрашивая их о новостях. Все вместе они рассаживаются, и начинается разговор. (Разговор представлен как диалог новоприбывших и “старичков”, т.е. тех, кто уже давно в лагере. Реплики распределяются в зависимости от количества участвующих.)

Новоприбывшие: Господи! Ну за что же? Ведь мы ни в чем не виноваты!

“Старички”: Знамо, не виноваты! Были бы виноваты, вас бы здесь не было!

Новоприбывшие: Господи! Как же теперь жить? Как жить?

“Старички”: Вам теперь надо думать не о том, как жить, а о том, как выжить!

Новоприбывшие: А как это?

“Старички”: Работать вы будете на общих 13, а то и все 16 часов, да на 40-градусном морозе!

Новоприбывшие: А что делать?

“Старички”:

– Тачку катать, носилки таскать. Кирпичи голыми руками разгружать.

– Быстро без кожи на руках останетесь!

– Ломать из карьеров камень и уголь, брать глину и песок.

– Да просто землю грызть! Уголек рубить под землею.

– Еще можно медную ртуть молоть…

– Сладкий привкус во рту и водичка из носа!

– Можно креозотом пропитывать шпалы…

– И все тело свое!

Новоприбывшие: Господи! Да как же это?!

“Старички”:

– Но самое страшное – лесоповал!

– Снег – по грудь. сперва ты его собой утопчешь около ствола. Затем свалишь ствол. Потом, едва протискиваясь по снегу, обрубишь все ветки…

– Еще их надо тискать в снегу и топором до них добраться…

– Все в том же снегу волоча, все ветки снесешь в кучи и сожжешь…

– А они не горят, только дымят!

– Теперь лесину распилишь на размеры и соштабелюешь. И норма тебе на брата – 5 кубометров.

– Вот за это и зовут лесоповал “сухим расстрелом”!

Новоприбывшие: Господи, да что же это? А кормят как?

“Старички”:

– А кормить будут так: наливают в большой котел вода, ссыпается в него хорошо если неочищенная мелкая картошка, а то капуста черная, свекольная ботва, всякий мусор.

– Еще вика, отруби – их не жаль.

– Это тебе и завтрак, и обед, и ужин. Одна миска на день!

– Корка мокрого хлеба – праздник!

– Все сразу не ешь, по маленьким глоточкам, да во рту подержи. А хлеб дадут – спрячь, вечером в бараке пососешь. А если все сразу заглотнешь, да не дай Бог, чужие миски облизывать станешь – долго не протянешь!

– Все перетерпеть нужно! Тогда выживешь!

Новоприбывшие: А охрана?

“Старички”:

– Да одно наказание – в расход! Опоздал на развод –последнего в расход! Не вышел на работу – в расход!

– И не дай вам Бог теплую одежду потерять! На таком-то морозе в момент руки-ноги потеряешь, а лучше и вовсе замерзнуть, так как хорошо, если пристрелят по дороге, а то бросят в лазарет гнить заживо!

– Так что как ни крути, а вернуться домой – шансов мало!

Новоприбывшие: Господи! Ну за что же? Ведь мы ни в чем не виноваты!

“Старички”: Знамо, не виноваты! Были бы виноваты, вас бы здесь не было!

Все замолкают, задумавшись. Затем новоприбывшие читают стихотворение. Каждый новый чтец встает и произносит строки на полтона выше, чем предыдущий, так, чтобы последняя строфа была прочитана очень громко. При чтении последней строфы “старички” пытаются остановить чтеца, но тот не обращает на них внимания

Ты сидишь на нарах посреди Москвы.
Голова кружится от слепой тоски.
На окне – намордник, воля – за стеной,
Ниточка порвалась меж тобой и мной.

За железной дверью топчется солдат…
Прости его, мама: он не виноват,
Он себе на душу Греха не берет –
Он не за себя ведь – он за весь народ.

Следователь юный машет кулаком.
Ему так привычно звать тебя врагом.
За свою работу рад он попотеть…
Или ему тоже в камере сидеть!

В голове убогой – трехэтажный мат…
Прости его, мама: он не виноват.
Он себе на душу греха не берет –
Он не за себя ведь – он за весь народ.

Чуть за Красноярском – твой лесоповал.
Конвоир на фронте сроду не бывал.
Он тебя прикладом, он тебя пинком,
Чтоб тебе не думать больше ни о ком.

Тулуп на нем жарок, да холоден взгляд…
Прости его, мама: он не виноват.
Он себе на душу греха не берет –
Он не за себя ведь – он за весь народ.

Вождь укрылся в башне у Москвы-реки.
У него от страха паралич руки.
Он не доверяет больше никому,
Словно сам построил для себя тюрьму.

Все ему подвластно, да опять не рад…
Прости его, мама: он не виноват.
Он себе на душу греха не берет –
Он не за себя ведь – он за весь народ.

Окрик охранника: “А ну молчать!”- Заключенные пытаются усадить чтецов и успокоить их :“Тише-тише!” Поют песню А.Розенбаума “Колыбельная”:

 Спичка вспыхнула в ночи –
Не кричи, помолчи.
Все, что вспомнил, схорони
И усни, отдохни.

Погоди еще чуть-чуть,
Как-нибудь позабудь.
Утро вечера, ей-ей,
Мудреней.

Пальцы мелко задрожат –
Вдруг окликнет сержант!
Зуботычина – пустяк!
Я народу – не враг!

Мешковина да кайло –
За фронты да седло,
За три дырки беляков –
Ночь без снов!

Догорает жизнь угольками в золе,
Падают дожди где-то там на земле,
Падают дожди, падают дожди…
Только ты дождись, дождись!

Слышишь: ветер у дверей.
Ты не плачь, что еврей!
Вдарит между глаз мороз –
Сразу станешь курнос!

А как выбелит зима
Волос – в мел, глаз – в туман,
Позабудут, кто ты есть, даю честь!
Десять писем по весне

Пять – Ему, пять – жене.
На одно пришел ответ,
Мол, гражданки той нет.
То есть как это так нет?!

Ей всего тридцать лет!
Не могла ж она сгореть,
Помереть!
Дозревает сад, ветви клонятся вниз.

Русая коса да смородинный лист.
Русая коса, русая коса
Расплелась по небесам.
Наша жизнь краска, как флаг,

Вправо – шаг, влево – шаг,
То ль споткнулся, то ль побег –
Закачался – и в снег!
Так что спи давай, милой,

Спи, родной, Бог с тобой.
Да и я сосну, дружок,
Долг срок!
Догорает жизнь угольками в золе,

Падают дожди где-то там на земле,
Падают дожди, падают дожди…
Только ты дождись, дождись!

Заключенные читают стихотворении А. Галича “Колыбельная на нарах”.

Баю-баю, баю-бай,
Ходи в петлю, ходи в рай,
Баю-баюшки-баю,
Хорошо ль тебе в раю?
Улетая – улетай,
Баю-баю-баю-бай!

Но в рай мы не верим, нехристи,
Незрячим – к чему приметы?
А утром пропавших без вести
Выводят на берег Леты.

Сидят, пропавшие, греются,
Следят за речным приливом.
А что им, счастливым, грезится?
Не грезится им, счастливым!

Баю-баю-баю-бай,
Забывая – забывай!
Идут им харчи казенные,
Завозят вино – погуливают.

Сидят палачи и казненные,
Поплевывают, покуривают.
Придавят бычок подошвою,
И – в лени от ветра вольного –

Пропавшее наше прошлое
Спит под присмотром конвойного!
Баю-баю, баю-бай,
Ходи в петлю, ходи в рай,

Гаркнет ворон на плетне:
Хорошо ль тебе в петле?
Умирая – умирай,
Баю-баю-баю-бай!

Сцена 4.

Заключенные:

Перед этим горем гнутся горы,
Не течет великая река,
Но крепки тюремные затворы,
А за ними “каторжные норы”
И смертельная тоска.
Для кого-то веет ветер свежий,
Для кого-то нежится закат –
Мы не знаем, мы повсюду те же,
Слышим лишь ключей постылый скрежет
Да шаги тяжелые солдат.
(А.Ахматова)

Все встают и поют последний куплет Гимна Колымы.

Заключенные:

Это было, когда улыбался
Только мертвый, спокойствию рад.
И ненужным привеском болтался
Возле тюрем своих Ленинград.
И когда обезумев от муки,
Шли уже осужденных полки,
И короткую песню разлуки
Паровозные пели гудки.
Звезды смерти стояли над нами,
И безвинная корчилась Русь
Под кровавыми сапогами
И под шинами черных Марусь
(А.Ахматова)

Поют песню А. Розенбаума “Вальс 37 года”.

На дороге что вдали от Неглинки
Пролилась ко мне музыка синим дождем.
Ради Бога не снимайте пластинки!
Этот вальс танцевали мы в тридцать седьмом!
На три счета вьюга кружит ночами,
На три счета передернут затвор.
Забываю, это было не с нами.
На три счета в ночи догорает костер.
Вальс старинный обнимает за плечи,
Помнят все огрубелые руки мои.
Помнят теплый можжевеловый вечер,
Как звучала в нем музыка нашей любви.
Вальс разлуки по стране носит письма,
К сожаленью, в нем обратного адреса нет.
И летают по стране нашей мысли,
И летает по всем лагерям вальс надежд.
На дороге что вдали от Неглинки
Пролилась ко мне музыка синим дождем.
Ради Бога не снимайте пластинки!
Этот вальс танцевали мы в тридцать седьмом!